Homjakov, Alekszej Sztyepanovics: Кремлевская заутреня на Пасху

В безмолвии, под ризою ночною,
Москва ждала; и час святой настал;
И мощный звон промчался над землею;
И воздух весь, гудя, затрепетал.
Певучие, серебряные громы
Сказали весть святого торжества;
И, слыша глас ее, душе знакомый,
Подвиглася великая Москва,
Все тот же он: ни нашего волненья,
Ни мелочно-торжественных забот
Не знает он, и, вестник искупленья,
Он с высоты нам песнь одну поет, –
Победы песнь, песнь конченного плена.
Мы слушаем; но как внимаем мы?
Сгибаются ль упрямые колена?
Смиряются ль кичливые умы?
Откроем ли радушные объятья
Для страждущих, для меньшей братьи всей?
Хоть вспомним ли, что это слово – братья –
Всех слов земных дороже и святей?

Az éj leple alatt várt, néma csendben
Moszkva. S a szent óra elérkezék.
Zengett-zúgott a föld, s mind élesebben
süvített, meg-megrázkódva a lég.
Ezüstös hang csendült fel telten akkor,
szent diadalt hirdetve lelkesen,
és megmozdult a nagy Moszkva e hangtól,
amely nem volt a szívnek idegen.
A hang mely sem izgalmaink, kicsinyke
ünnepi gondunk nem ismeri fel,
engesztelő hírnökként lengedezve,
egyetlen zengő dalként égre kel;
győzelmi dala rabság elegének.
Hallgatjuk, de vajon értjük-e hát?
Hajlanak-e, ha merevek a térdek?
Látjuk gőgös elmék alázatát?
Tárjuk-e karunk örömmel ölelni
minden kistestvérünk, ki szenvedő?
Eszünkbe jut-e; testvérül fogadni
valakit, hiszen szent és drága ő?