Váci Mihály: Kelet felöl

Utam kétezer éve lelt út:
– szolgák, rabszolgák, vad nomád
pásztorok, keresztesek, hajduk,
kurucok hólepte nyomán
jövök, – honnan a pórhadaknak
élén, – mindig Kelet felől! –
jött a Szabadság! – s forradalmak
rügye volt minden zárt ököl.

Itt néztek szét, lóról leszállva:
– legelőnek jó lesz-e táj?
Itt kezdődött nehéz próbája:
– hazának milyen lenne már;
s az első sátorfa helyére
itt verték az első karót,
s indultak ezer évet késve
a földet és hont foglalók.

A véres kardot mindig innen
vitték körűt habos lovon,
és előbb állt meg itt a szívben
tatár nyíl, dzsida, fájdalom.
Ki láng volt – itt gyorsabban égett,
– Apáczai, Csokonai! –
Ki itt felállt: – nem hajtott térdet!
rebellis volt, sehonnai.

Itt dobta el a követ Toldi,
mely kilenc százada nehéz,
itt mert Matyi urat porolni,
sárkányt ölni János vitéz;
az Ér innen fut Óceánig,
itt dobbant meg a Tiszta Szív,
itt egy krajcár mindig hiányzik,
mely őrök gyaloglásra hív.

Babona, mák-tea, a szekták
ölték a tört cselédeket,
s nyomorultabban, mint a leprát,
szenvedték szegénységüket;
közös pitvar nyirkos földjére
négy család köpte tüdejét.
Ki innen jön: – a nép nevére
görcs fogja ökölbe szívét.

Baloldala ez a Hazának !
– a szív is e tájra esik:
botlásai itt jobban fájnak,
vergődése is közelibb.
Mint aknamezőn a harctéren:
– e tájon fojtott dobogás
van a dolgokba ásva mélyen
s mindenben rejtett robbanás.

Ki innen jön, az mind kevesli
a költészet kis pózait,
indul a had-utat keresni,
merre elődök sorsa vitt;
a nép szive fölött megőrzött
vörös rongyok után kutat,
s hall kétezer éve rögződött
vágyakat: vezényszavukat!

И снова жажду оглядеть я
начало моего пути:
его за два тысячелетья
снега не могут замести!
Шли куруцы, рабы гайдуки,
с востока шли – и в кулаки
сжимались жилистые руки,
как революции ростки...

Стада, отары кочевые
пригнав сюда на водопой,
надолго спешившись впервые,
здесь мы вступили в спор с судьбой.
Нелегким было испытаньем
врастать корнями в плоть земли!
С тысячелетним опозданьем
мы здесь отчизну обрели.

И сабли вкладывать нам в ножны
случалось реже, чем другим,
и горлу было невозможно
глотать насилья жгучий дым, –
но если вспыхивал здесь кто-то,
горел он ярко! И дотла!..
Безродных, вставших против гнета,
лишь смерть остановить могла.

Здесь Толди, спесью бар пресытясь,
брал жернов – и крушил сплеча,
здесь дрался с гидрой Янош-витязь,
здесь Мати высек богача,
здесь Сердце Чистое стучало,
здесь Эр стремился в Океан,
здесь венгра с самого начала
бродяжить звал пустой карман...

Здесь обнищания проказа
ползла в бедняцкие дома,
здесь липла к душам, как зараза,
поповских суеверий тьма,
твердя, что только в ней спасенье!..
Здесь три рабочие семьи
в одни выплевывали сени
и кровь, и легкие свои...

Но день вставал отсюда, слева,
где сердце родины моей,
где самый жар терпенья, гнева,
где боль больней и кровь красней,
где, в глубину всей этой боли
свой грохот до поры зарыв,
как на притихшем минном поле,
таился неизбежный взрыв.

Чьи корни здесь, лишь тот и в силе
постичь понятие «народ».
Он путь, что предки проложили,
по красным лоскуткам найдет –
и не свернет он в закоулки
позерства, лжи, красивых слов,
храня в душе тот властный, гулкий,
тот двухтысячелетний зов.