Brodszkij, Joszif Alekszandrovics: Új stanzák Augustához (Новые стансы к Августе in Hungarian)

I
во вторник начался сентябрь.
Дождь лил всю ночь.
Все птицы улетели прочь.
Лишь я так одинок и храбр,
что даже не смотрел им вслед.
Холодный небосвод разрушен.
Дождь стягивает просвет.
Мне юг не нужен.

II
Тут, захороненный живьем,
я в сумерках брожу жнивьем.
Топчи овины,
сапог мой разрывает поле
(бушует надо мной четверг),
но срезанные стебли лезут вверх,
почти не ощущая боли.
А прутья верб,
вонзая розоватый мыс
в болото, где снята охрана,
бормочут, опрокидывая вниз
как шляпы пугал.
Гнездо жулана.

III
Стучись и хлюпай, пузырись, шурши.
Я шаг свой не убыстрю.
Известную тебе лишь искру
гаси, туши.
Замерзшую ладонь прижав к бедру,
бреду я от  бугра к бугру,
без памяти, с одним каким-то звуком,
подошвой по камням стучу.
Склоняясь к темному ручью,
гляжу с испугом.

IV
Что ж, пусть легла бессмысленности тень
в моих глазах, и пусть впиталась сырость
мне в бороду, и кепка - набекрень -
венчая этот сумрак, отразилась,
как та черта, которую душе
не перейти -
я не стремлюсь уже
за козырек, за пуговку, за ворот,
за свой сапог, за свой рукав.
Лишь сердце вдруг забьется, отыскав,
что где-то я пропорот. Холод
трясет его, мне в грудь попав.

V
Бормочет предо мной вода,
и тянется мороз в прореху рта.
Иначе и не вымолвить: чем может
быть не лицо, а место, где обрыв
как финн за кражу.
И смех мой крив
и сумрачную гать тревожит.
И крошит темноту дождя порыв.
И образ мой второй, как человек,
бежит от красноватых век,
подскакивает на волне
под соснами, потом под ивняками,
мешается с другими двойниками,
как никогда не затеряться мне.

VI
Стучи и хлюпай. Жуй подгнивший мост.
Пусть хляби, окружив погост,
высасывают краску крестовины.
Но даже этак кончикам травы
болоту не прибавить синевы...
Бушуй среди густой еще листвы.
Вторгайся по корням в глубины
и там, в земле, как здесь, в моей груди
всех призраков и мертвецов буди.
И пусть они бегут, срезая угол,
по жниву к опустевшим деревням
и машут налетевшим дням,

VII
здесь на холмах, среди пустых небес,
среди дорог, ведущих только в лес,
жизнь отступает от самой себя
и смотрит с изумлением на формы,
шумящие вокруг. И корни
вцепляются в сапог, сопя,
и гаснут все огни в селе.
И вот бреду я по ничьей земле
и у небытия прошу аренду.
И ветер рвет из рук моих тепло,
и плещет надо мной водой дупло,
и скручивает грязь тропинки ленту.

VIII
Да здесь как будто вправду нет меня.
Я где-то в стороне, за бортом.
Топорщится и лезет вверх стерня,
как волосы на теле мертвом,
и над гнездом, в траве простертом,
вскипает муравьев возня.
Природа расправляется с былым,
как водится. Но лик ее при этом,
пусть залитый закатным светом,
невольно делается злым.
И всею пятернею чувств - пятью
отталкиваюсь я от леса:
нет, господи! В глазах завеса,
и я не превращусь в судью.
А если - на беду свою -
я все-таки с собой не слажу,
ты, боже, отруби ладонь мою,

IХ
друг полидевк. Тут все слилось в пятно.
Из уст моих не вырвется стенанье.
Вот я стою в распахнутом пальто,
и мир течет в глаза сквозь решето,
сквозь решето непониманья.
Я глуховат. Я, боже, слеповат.
Не слышу слов, и ровно в двадцать ватт
горит луна. Пусть так. По небесам
я курс не проложу меж звезд и капель.
Пусть эхо тут разносит по лесам
не песнь, а кашель.

Х
сентябрь. Ночь. Все общество - свеча.
Но тень еще глядит из-за плеча
в мои листы и роется в корнях
оборванных. И призрак твой в сенях
шуршит и булькает водою,
и улыбается звездою
в распахнутых рывком дверях.

ХI
темнеет надо мною свет.
Вода затягивает след.
Да, сердце рвется все сильней к тебе,
и оттого оно - все дальше.
И в голосе моем все больше фальши.
Но ты ее сочти за долг судьбе,
за долг судьбе, не требующий крови
и ранящей иглой тупой.
А если ты улыбку ждешь - постой!
Я улыбнусь. Улыбка над собой
могильной долговечней кровли
и легче дыма над печной трубой.

ХII
Эвтерпа, ты? Куда зашел я, а?
И что здесь подо мной: вода, трава,
отросток лиры вересковой,
изогнутый такой подковой,
что счастье чудится, -
такой, что, может быть,
как перейти на иноходь с галопа
так быстро и дыхание не сбить,
не ведаешь ни  ты, ни каллиопа.

 
1964

I
Kedd volt szeptember elsején.
Éjjel esett.
Elrepült a madársereg.
Magányos bátor vagyok én,
hogy utánuk se fordulok.
Szétzúzódott a hideg égbolt.
Eső fedi a Napot.
Nem kell a Dél most.

II
Én, az élve eltemetett,
alkonyi tarlón lépkedek.
Csizmám felhasítja a földet
(csütörtök zúg fejem felett),
de a levágott szárak, mint kinek
épp alig fáj, fölfele szöknek.
S kecskefüzek
fúrják rózsaszín hegyeik
a mocsárba, hol semmi sem véd,
és ott, mormolva, a mélybe vetik
a gébics fészkét.

III
Kopogj, cuppogj, fortyogj és sisteregj.
Léptem nem növelem.
Te csitítsd, te oltsd el a tüzem,
Te ismered.
Bordámhoz húzom hideg tenyerem,
buckákon át, rejtelmesen
egy hangot, eszméletlen járva, ver fel
talpam, kopogó köveken.
A sötét patakot lesem
riadt szememmel.

IV
Bár a zagyvaság árnyéka elült
szememben, s szakállam magába itta
a nedvességet; s vissza úgy vetült,
az alkonyt megkoronázva, a sapka,
mint léleknek az a határ, melyen
nem léphet át -
én már nem keresem
többé az ellenző, gomb, ingkihajtó,
csizma, ruhaujj melegét.
Csupán a szív dobban meg, akkor épp,
mikor a metszést érzi. Fagytól
borzad, mikor mellembe tép.

V
Előttem mormol a patak,
s szájhasítékba húzódik a fagy.
Máshogy nem is mondhatom, mert mi az, ha
nem arc? miért hely, hol a szakadás
már végbement?
S a rőzsegát
csendjét torz nevetésem felkavarja.
És éjt morzsol a felhőszakadás.
S emberként én, a második alak
vörös szemhéjakon szalad,
fut hullámok habjaira
fenyők alatt, aztán füzesbe szökve,
hasonmásokkal keveredik össze,
hogy végleg el nem veszhetnék soha.

VI
Kopogj, cuppogj. Rágd a korhadt hidat.
Hadd szívják szakadékfalak
a temető keresztjének szinét. Fű-
szálakra, apró hegyeikre több
kékséget a mocsár már úgyse köt.
Tapodd a szérűt,
tombolj a még sűrű lombok között.
Törj a mélybe, gyökérbe, és nyűdd
a földet; s mint bennem, ébressz fel ott
minden halottat s minden fantomot.
Hadd fussanak a tarlón egyenest jött
holtak a tér kihalt falvaihoz,
futó napoknak intve: kalapos
madárijesztők.

VII
A dombok, az üres égboltozat
s a csupán erdőbe vivő utak
között az élet, akarattalan,
ámulattal nézi a nyüzsgő formák
sorát. S a gyökerek befonják
csizmám. És ott, a faluban,
már egyetlen tűz se lobog.
Én a senkiföldjén bandukolok,
s a Nemléttől követelem a jussom.
Kezemből szél tépi a meleget,
fölém csobban a vízzel telt üreg,
sár sodor ösvényszalagot az úton.

VIII
És mintha itt nem is volnék sehol,
csak ott - hajóból kivetetten.
Kimered a tarló, s följebb hatol,
mint hajszálak a halott testen,
s a földből kinyúló füvekben
megélénkül a hangyaboly.
A természet meg, szokása szerint,
leszámol a múlttal. De a világra,
bár arca az alkony sugára,
önkéntelen is gonoszul tekint.
És öt érzékem egyszerre remeg:
csak az erdőtől messze, bárhogy!
Uram! míg szememen a hályog,
bíró ez ügyben nem leszek.
És hogyha - nagy bajomra - így
magammal nem jönnék ki végleg,
Uram, vágd le kézfejem, mint akit
lopáson értek.

IX
Itt, Polüdeukész, te jó barát,
minden összefolyt. Már panaszra sincsen
hangom. Állok, rajtam nyitott kabát,
s szemembe a világ rostán jut át,
az értetlenségén. Oh, Isten,
én már süketülök. És vakulok.
Nem hallom a szavakat, és a hold
mintha húsz wattal égne. Hát legyen.
Nem járok csillag s cseppek közt az égen.
Ne énekem visszhangozzék, hanem
a köhögésem.

X
Szeptember. Éj. Az ország: gyertyaláng.
De vállam mögül még nézi az árny
lapjaim, s vájkál a felszaggatott
gyökerekben. S a gangon alakod
mint víz zummog és buborékol,
s felrántott ajtókban az égbolt
csillagaként rám mosolyog.

XI
Felettem már alkonyodik.
És minden nyomot víz borít.
Mind jobban húz hozzád a szív, de nincs
más sorsa: egyre távolabb tart.
És beszédemben egyre több a fals hang.
De mindent a sorsnak tulajdoníts,
ne a követelődző vérre gondolj,
s ne buta tüskére, ha fáj.
És ha a mosolyom várod - megállj!
Mert hogyha arra nyílik is a száj,
örök sír, melynek mosolyom szól,
s kályhafüstnél könnyebb, ha tovaszáll.

XII
Euterpé, te vagy az? Hova is
kerültem? S alattam mi ez: a víz,
a fű, a hanga-líra sarja,
s a patkó, ami hajligatja,
a szerencse képe -
olyan lehet talán,
mint menni, poroszkáló lépkedésben,
ugyanolyan szusszal galopp után,
amit te nem tudsz - de Kalliopé sem.