Я только малость объясню в стихе,
на все я не имею полномочий...
Я был зачат, как нужно, во грехе –
в поту и в нервах первой брачной ночи.
Я знал, что, отрываясь от земли, –
чем выше мы, тем жестче и суровей;
я шел спокойно, прямо – в короли
и вел себя наследным принцем крови.
Я знал – все будет так, как я хочу,
я не бывал внакладе и в уроне,
мои друзья по школе и мечу
служили мне, как их отцы – короне.
Не думал я над тем, что говорю,
и с легкостью слова бросал на ветер.
Мне верили и так, как главарю,
все высокопоставленные дети.
Пугались нас ночные сторожа,
как оспою, болело время нами.
Я слал на кожах, мясо ел с ножа
и злую лошадь мучил стременами.
Я знал, мне будет сказано: «Царуй!» -
клеймо на лбу мне рок с рожденья выжег.
И я пьянел среди чеканных сбруй,
был терпелив к насилью слов и книжек.
Я улыбаться мог одним лишь ртом.
а тайный взгляд, когда он зол и горек,
умел скрывать, воспитанный шутом.
Шут мертв теперь: «Аминь!» Бедняга Йорик...
Но отказался я от дележа
наград, добычи, славы, привилегий:
вдруг стало жаль мне мертвого пажа,
я объезжал зеленые побеги...
Я позабыл охотничий азарт,
возненавидел и борзых и гончих.
Я от подранка гнал коня назад
и плетью бил загонщиков и ловчих.
Я видел – наши игры с каждым днем
все больше походили на бесчинства.
В проточных водах, по ночам, тайком
я отмывался от дневного свинства.
Я прозревал, глупея с каждым днем,
я прозевал домашние интриги.
Не нравился мне век, и люди в нем
не нравились. И я зарылся в книги.
Мой мозг, до знании жадный, как паук.
все постигал: недвижность и движенье, –
но толка нет от мыслей и наук,
когда повсюду – им опроверженье.
С друзьями детства перетерлась нить.
Нить Ариадны оказалась схемой.
Я бился над словами – «быть, не быть»,
как над неразрешимою дилеммой.
Но вечно, вечно плещет море бед.
В него мы стрелы мечем – в сито просо,
отсеивая призрачный ответ
от вычурного этого вопроса.
Зов предков слыша сквозь затихший гyл,
пошел на зов, – сомненья крались с тылу,
груз тяжких дум наверх меня тянул,
а крылья плоти вниз влекли, в могилу.
В непрочный сплав меня спаяли дни –
едва застыв, он начал расползаться.
Я пролил кровь, как все. И, как они,
я не сумел от мести отказаться.
А мой подъем пред смертью – есть провел.
Офелия! Я тленья не приемлю.
Но я себя убийством уравнял
с тем, с кем я лег в одну и ту же землю.
Я Гамлет, я насилье презирал.
Я наплевал на Датскую корону,–
но в их глазах – за трон я глотку рвал
и убивал соперника по трону.
Но гениальный всплеск похож на бред.
В рожденье смерть проглядывает косо.
А мы все ставим каверзный ответ
и не находим нужного вопроса.
